Рассказ настоятельницы
написан для не изданного буклета об иконе Божией Матери «Ломовская»
Из Малоярославца я ехала со слезами. Мои иноческие планы были в то время весьма духовны и возвышенны; в них совершенно не входило суетное начальствование. И в Барятине не понравилось: дорога ужасная, лес не близко, рядом деревня, «пуста и безвидна», приходской дом, где предстояло нам жить, бревенчатый, темный, неудобный, с виду большой, но разгорожен всего на четыре кельи.
Прибыли мы впятером с минимумом припасов, в основном пакетированных соусов и рисовых каш из «гуманитарной помощи», даже картошку почему-то забыли положить; денег – чисто символические, по курсу 1993 года, двести рублей, о машине и речи нет, никто о нас не знает; казалось, чьим-то произволом заброшены в глухомань, неведомо зачем, никому не нужные и беспомощные.
Только войдя в церковь вдруг ощутили нечто необыкновенное, глубокое, ободряющее, и не из-за какой-нибудь особой красоты; то был обыкновенный запущенный деревенский храм: закопченные стены, выкрашенные лиловатой масляной краской, по которой неведомый богомаз грубо, «от руки», начертал коричневые кресты, множество икон, прибитых гвоздями, без киотов… но присутствовал дух, что ли, за неимением подходящих терминов употребляют слово намоленность, ну не знаю, только вдруг все приобрело значение, забрезжил какой-то смысл. Теперь мы знаем, что подобное ощущение испытывает в нашем храме всяк сюда входящий.
Ломовская чудотворная мне не понравилась, типичная живопись, мы же снобы, любим все древнерусское, стильное, рублевское такое… Однако очень скоро пришел навык бросаться к ней, конечно потому, что начало было бедное и по ряду обстоятельств горькое, тяжелое, скорбное; кому возопию, Владычице… И так же скоро опыт показал: Она помогает! Улетучивалась печаль, уходило уныние, откуда-то брались силы и обновлялось терпение; приходило чувство Божиего участия; ведь ничего нет важнее и отраднее сознания, что находишься на определенном Им месте в согласии с Его волей.
Не дерзая описать многое невыразимое, расскажу только об одном смешном эпизоде. Однажды к миллиону терзаний переполняющей каплей прибавилась тревога о пропавшей юной особе, которую совсем крошечным еле живым котенком уговорил нас взять Сережа, архиерейский келарь, ныне протоиерей Сергий. Алиса отсутствовала уже неделю, и, каюсь, я просила Матерь Божию о ней с горючими слезами, а в голове крутилась слышанная когда-то присказка: «стоят мои столики… стоят мои стулики… нету моей Дунюшки»… И вот на вечернем правиле мы услышали непонятный скрежет и шум снаружи, выбежали на крыльцо, и тут словно с крыши – или с небес? – свалилась к моим ногам Алиса, будто небрежно брошенная чьей-то рукой: на, мол, получи, коль уж рыдаешь о кошке.
С той поры прилипло к ней второе имя Дунечка; она никогда не доставила нам никаких хлопот и неприятностей, даже котят не приносила; на тринадцатом году развилась раковая опухоль – меланома. Когда начались сильные боли, ушла умирать, потом нашли ее на берегу реки.
Теперь кошек у нас много, слишком много, но такой не будет никогда.