Недавно нас посетила монахиня, в которой мы узнали некую З., покинувшую Барятино четырнадцать лет назад, еще до зачисления, по благословению духовника, и поступившую в ставропигиальный монастырь. Спустя примерно год одна из наших сестер, побывавшая там на экскурсии, встретила З. и спросила, чем же ей теперь лучше.
— Вас мало, живете все на виду, постоянно вместе и в храме, и на трапезе, и на послушаниях, а здесь сестер много, не всех даже по имени знаю, паломников толпы, здесь легче быть одной, — объяснила З. и, сославшись на занятость, заторопилась прощаться.
— Тебя постригли? Что ти есть имя, сестро?
— Недостойная монахиня А-я, – удовлетворенная произведенным эффектом собеседница удалилась. Так случилось, что именно эта сестра спустя 12 лет и отворила дверь пожилой посетительнице, в которой признала м. А., обрадовалась, принялась тормошить, задавать вопросы, ни на один, правда, ответа не получила. Мать А. попросила позвать настоятельницу для конфиденциальной беседы, что было исполнено. Матушка благословила гостью и после недолгого разговора отправила в трапезную.
— Куда благословите поселить мать А.? — спросила экономка.
— Надолго она к нам?
— Потрапезничает и уедет.
— Неужели даже на праздничную всенощную не останется?
— Может хотела остаться, да увидела компьютер и испугалась: “Ой, у вас тут компьютеры, значит о всех все известно?!!”. Спрашиваю: “милая, кому мы с тобой нужны-то?”; “нужны”, говорит, со значением, будто знает что-то…
— Бедная. Зачем приезжала-то?
— Известно зачем, денег просить.
— Дали?
— А как же.
— Не знает, что мы горели…
— Знает. Пусть едет.